Украинская народная сказка
ЛОШАДИНАЯ ГОЛОВА
Жили себе дед да баба. У деда была дочка, и у бабы была дочка; были обе уже на возрасте. Не любила баба дедову дочку: все, бывало, ее, бедняжку, бранит и над нею издевается, да еще, бывало, и деда науськивает, чтобы грыз свою дочку. Вот пойдут, бывало, обе девки на посиделки; бабина дочка все только с хлопцами балует, пока те и прядево ей сожгут и пряжу порвут, а дедова дочка все там работает — прядет или что другое делает, а уж ни минуты без дела не сидит. Вот возвращаются они под утро домой, дойдут до перелаза, а бабина дочка и говорит дедовой: — Давай-ка я тебе, сестричка, пряжу с веретеном подержу, пока ты перелезешь! Та возьмет и отдаст ей веретено с пряжей, а она вбежит поскорей в хату к матери: — Погляди, говорит, — мама, сколько я напряла, а та, такая-сякая, все только с хлопцами гуляла. А матери только этого и нужно — напустится сразу же на бедняжку: — Ах, ты такая-сякая, ты ленивица, работать ты не умеешь! А та, бедная, только плачет. Чем дальше, баба все пуще и пуще ненавидит падчерицу. Вот баба и говорит раз деду: — Отведи да отведи ты свою дочку в лес: пускай ее там звери съедят. Она — ленивица, делать ничего не хочет, пускай пропадает. Дед долго отказывался: жалко было ему дочку, да что ж с бабой поделаешь? Она его крепко в руках держала, и он ее, как ведьмы, боялся. — Что ж, собирайся, дочка, да пойдем, — говорит дед. А баба уж так рада-радешенька, словно праздник ей настал. Так проворно по хате суетится и харчи готовит. — Вот это тебе, дочка, я и мучицы завязала, в одном узелочке пшеничная — галушечки или что другое когда сваришь, а это пшенцо на кулешик, и сало. Забрала старикова дочка харчи, заплакала, да и пошла с отцом. Шли-шли, до леса дошли. Видят — дорожка. Отец и говорит: — Пойдем по этой дорожке. Куда она приведет, там тебе и жить. Пошли. Далече уже отошли от опушки, а лес густой, дремучий, что и просвету нет. Вдруг глядь — лощинка, а там пасека и землянка. Вошли в землянку. — Добрый вечер! А дед встает с печи и отвечает: — Здравствуйте, люди добрые! Вот поговорили, разузнали, что за люди такие и зачем сюда забрались. Так, мол, и так, сказывают. И просит отец того деда. чтобы принял к себе его дочку. — Ну, что ж, дочка, оставайся, — говорит, — будем тут вдвоем жить. Летом я буду на пасеке сидеть, а ты тут себе огородик устроишь и будешь себе копаться да на зиму всякою всячину готовить. А зимою, хотя пчел и домой забирают, а я все-таки тут живу — вот и будет нам с тобой веселее, лишь бы твоя охота. Вот побеседовал отец еще маленько с дедом и говорит дочке. — Рассмотри ж, дочка, что тебе мать дала, да и за работу принимайся, — навари ужин, а я пойду дровец нарублю. Кинулась она к узелочкам, глядь: в одном — пепел, а в другом — кусок кирпича с печки. Она так и заголосила. — Не плачь, дочка, — говорит дед. — Ступай в чулан, там у меня всякая снедь имеется; набери пшеничной муки и сала возьми, вот и наваришь галушек. Пошла она, набрала муки, тесто замесила, печь затопила и начала ужин варить. Дед пошел на ночь домой, — в село — ему надо было взять там еще улейки и кое-каких харчей; а отец сказал ей, что эту ночь он здесь переночует, а завтра раным-рано домой пойдет. А сказал он это только для того, чтобы дочка не плакала. Вышел из землянки, взял колодочку, привязал ее к углу хаты, а сам домой поплелся. И только повеет ветер, а колодочка — стук-стук о стену, а дочка в хате: — Это мой татонька дрова рубит. Вот уже и ужин готов, а отец все не идет и не идет в хату. Ждала она, ждала, а потом думает: «Пойду погляжу, где он». Вышла, обошла вокруг хаты — нету отца. А на дворе темень, хоть глаз выколи. Вернулась в хату — неохота одной ужинать. Походила-походила по хате: «Пойду, — думает, — покличу, может, кто отзовется». Вышла, стала на пороге и кличет: — Ой, кто в лесе, кто за лесом, ко мне ужинать идите! Никого не слыхать. Она опять: — Ой, кто в лесе, кто за лесом, ко мне ужинать ступайте! Не слыхать никого. Кличет она в третий раз. Вот и отозвалась Лошадиная голова. Стучит-гремит, к дедовой дочке на ужин спешит. — Девка, девка, открой! Она открыла. — Девка, девка, пересади через порог! Она пересадила. — Девка, девка, посади меня на печь! Она посадила. — Девка, девка, дай мне поужинать! Подала она ей ужинать. — Девка, девка, полезай мне в правое ухо, а в левое вылезь! Как заглянула она в правое ухо, а там всяких пожитков видимо-невидимо! Чего там только нету!.. И одежда всякая, кони, кареты, и украшения. А золота и серебра!.. А денег!.. — Ну, бери ж, что тебе надобно и сколько хочешь, — говорит Лошадиная голова, это за то, что ты меня слушалась. Вот набрала девка себе всякого добра и в левое ухо вылезла. А Лошадиная голова так и загудела, куда вмиг и пропала, будто сквозь землю провалилась. Утром вернулся дед. Вошел в землянку — куда уж там! Не узнать ни землянки, ни дедовой дочки: в землянке, словно в светелке, убрано все и чисто, а дедова дочка сидит, как панночка, важная, в шелковом платье да в золоте, а возле нее слуги и служанки ходят, и только глазом она поведет — они уж знают, что ей надо. Только вошел дед, она сразу же обо всем, что было, ему рассказала, дала ему денег. — Это, — говорит, — тебе, дедушка, за то, что ты меня, несчастную сиротинушку, принял. Потом велела запрягать карету и к своему отцу поехала. Там ее не узнали, а как рассказала она обо всем, то мачеха так руками и всплеснула: думала ее со свету сжить, а оно совсем не так получилось. Погостевала она маленько, отцу денег дала и поехала в город, купила себе там дом и зажила панночкой. Вот только она уехала, а баба и давай твердить деду: — Отведи, да отведи и мою дочку туда, где была твоя: пускай и она станет панною! — Что ж, пускай собирается, я отведу. Она тотчас харчей наготовила — не пеплу и кирпичей с печки, как дедовой дочке, а муки, пшена и всяких сладостей. Благословила дочку. — Слушайся, — говорит, — отца, куда поведет, туда за ним ты и ступай. Пошли. Вошли в лес. А лес темный-темный, дубы такие толстые, что человеку не обхватить, и хотя бы где тропочка, и будто нога человеческая не ступала, даже тоскливо как-то. Шли, шли, глядь — стоит хата на курьей ножке. Они вошли в ту хату. — Бог в помочь! Никого не слыхать. Заглянули под печь — никого. — Ну, оставайся тут, дочка, а я пойду дровец тебе нарублю. А ты пока ужин свари. Вышел и привязал опять к углу хаты колодочку, а сам домой двинулся. Ветер дует, а колодочка — стук-стук, а бабина дочка в хате: — Это мой татонька дрова рубит. Наварила она ужин, ждет-пождет: нету отца. Вот вышла она и плачет: — Ой, кто в лесе, кто за лесом, ко мне ужинать ступайте! Никого не слыхать. Она в другой раз, в третий — не слышно. И вдруг стучит-гремит Лошадиная голова… — Девка, девка, отвори! — Не велика пани — сама откроешь. — Девка, девка, через порог пересади! — Не велика пани — сама перелезешь. — Девка, девка, посади на печь! — Не велика пани — сама влезешь. — Девка, девка, дай мне поесть! — Не велика пани — сама возьмешь. — Девка, девка, полезай мне в правое ухо, в левое вылезь. — Не хочу. — Коли ты, — говорит, — слушать меня не хочешь, то я тебя съем! Схватила ее, полезла на печь, забралась в самый угол и съела ее, а косточки в торбочку спрятала и на жердочке повесила. А баба ждет дочку. Вот-вот, наверное, приедет в карете панночкой. А была у бабы собачонка, да такая, что всё правду сказывала. Вот бегает раз собачонка возле хаты и лает: — Гав, гав, гав! Дедова дочка — как панночка, а бабиной косточки — в торбочке. Баба слушала, слушала, рассердилась, перебила собачонке лапу. А собачонка на трех ногах скачет и опять за свое: — Гав, гав, гав! Дедова дочка — как панночка, а бабиной косточки — в торбочке. Перебила ей баба и вторую лапу. Не унимается собачонка — все лает да лает, пока, наконец, баба все лапы ей не перебила. Она тогда уж катается, а все-таки за свое — гав, гав! и прочее… Разгневалась баба и убила собачонку. — Это тебе, — говорит, — за то, чтоб не вещала, образина проклятая! Вошел дед в хату. — Ну, ступай, дед, ступай-таки мою дочку наведать: может, ее и на свете уж нету. Пошел дед. Нашел и хатку, где бабину дочку оставил: вошел — никого нету. Посмотрел на печку, а там висит торбочка, костей полная. — Правду, видно, говорила чертова собачонка, — сказал он. Пришел домой, показал бабе косточки. Начала баба его бранить: — Ах ты, такой-сякой, нарочно ее зверям отдал, с умыслом со свету сжил. И не стало бедному деду с той поры покоя до самой смерти. Эх, жил себе царь да царица, а у них на подворье криница, а в кринице — корец, моей сказке конец!
|
Главная
Sayings
Помощь
Каталог
|