Украинская народная сказка
ДЕДОВА ДОЧКА И ЗОЛОТАЯ ЯБЛОНЬКА
Жили себе дед да баба. У деда была дочка, и у бабы была дочка. А был дед женат второй раз, — от первой жены была у него дочка, а бабу он взял вдовушку, и была у нее дочка, выходит, что стали дети сводными сестрами. Росли себе девочки вместе, стали уже девушками. Да только невзлюбила мачеха дедову дочку, все, бывало, на нее нападает, все ее бьет и ругает. Вот собирается раз баба на ярмарку и дочку с собою берет. Нарядила ее, как панночку, усадила на возу, а дедовой дочке велит: — Смотри ж, такая-сякая, пока я с ярмарки вернусь, чтоб ты прядево спряла, полотна наткала, выбелила да на стол положила. Вот села девушка у оконца и плачет. А тут подходит к оконцу корова, что от ее покойной матери осталась. — Чего ты, девонька, плачешь? — спрашивает ее. — Как же мне, коровушка-матушка, не плакать? Велела мать, чтобы я, пока она с ярмарки вернется, и напряла, и наткала, и полотно бы выбелила. — Не горюй, голубка моя! Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, и наберешь там полотна, сколько тебе надобно. Влезла она вмиг коровке в правое ухо, а там — добра!.. Взяла она три штуки полотна белого да тонкого, вылезла в левое ухо, положила полотно на стол, сама у оконца села, мачеху дожидается. Приехала мачеха. — Ну что, такая-сякая, готово полотно? — Готово, — говорит, — вон на столе лежит. — Где же ты его взяла? Должно быть, украла! — Нет, — говорит, — сама напряла. Вот спустя неделю или около того опять собирается баба на ярмарку, опять берет дочку с собой, а дедовой снова велит, чтобы полотна наткала. Села она у окошка, плачет. Приходит корова. — Чего ты, девонька, плачешь? — Да как же мне, коровка-матушка, не плакать? Мать снова велела, чтобы было полотно. — Не горюй, — говорит коровка. — Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, да и набери, сколько тебе надобно. Она полезла, взяла полотно, положила на стол, села у оконца и мачеху дожидается. — Спасибо, — говорит, — тебе, коровка, что меня выручаешь! Приехала мать, спрашивает: — Ну что? Полотно готово? — Вон на столе, — говорит. — Да где ж ты его берешь, такая-сякая? Должно быть, воруешь? Та говорит, что нет, сама, мол, полотно наткала. Мачеха не верит. Вот спустя несколько дней собирается опять баба на ярмарку и велит снова дедовой дочке, чтобы было полотно. Перед отъездом послала ее за чем-то к соседу, а сама с дочкой советуется, как бы это подсмотреть, где она полотно брать будет. — Знаешь что, мама? Полезу-ка я на печь, улягусь у трубы, а ты меня укроешь, вот она меня и не заметит, а я уж все высмотрю, что она делать будет. — Ну, хорошо, — говорит, — дочка! Забралась она на печку, а баба поскорей прикрыла ее, а сама оделась и поехала, пока еще дедова дочка не вернулась. Вернулась дедова дочка, села у окошечка и плачет. Пришла коровка. — Чего ты, девонька, плачешь? — Да как же мне не плакать, если мать снова велела мне полотна наткать. — Не горюй, — говорит коровка, — все устроится. Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь. Полезла она, взяла полотно, положила на стол, сама села у оконца, мачеху дожидается. А бабина дочка лежит на печи и все видит и слышит. Приехала баба. — Ну что, такая-сякая, готово полотно? — Готово, — говорит. — Ну, ступай волов выпряги! Только та из хаты, а дочка слезла с печи и давай матери рассказывать, что тут было. Начала тогда баба клясть-проклинать корову. — Чтоб и духу ее не было, — говорит деду, — зарежь да зарежь! — Да зачем же ее резать? Ведь корова такая хорошая, что ни год, то с теленочком. — Чтоб не было ее! Душа моя ее не выносит! Нечего делать деду. — Что ж, — говорит, — завтра зарежу. Как услыхала дедова дочка, что ее коровку зарезать собираются, плачет. Вышла в ночи тихонько из хаты и пошла к коровке на скотный двор. — Коровка-матушка, — говорит, — тебя зарезать собираются. — Ничего, — молвит коровка, — ты, девонька, не горюй; как зарежут меня и станут разбирать мясо, ты себе ничего не бери, возьми только голову; а как дадут тебе голову, ты возьми и закопай ее там-то и там-то на огороде и каждый день наведывайся. Вот на другой день утром наточил дед нож и пошел за коровкой. Зарезал ее, обмыл, внес мясо в хату, и давай его делить. — А тебе, — спрашивает, — дочка, что дать? — Ничего мне не надо, только голову дайте. — Вот глупая! Что с головы проку? — Ничего, уж дайте мне голову! Дали ей голову. Отнесла она ее сразу же на огород и закопала. На другой день поднялась раным-рано, тотчас пошла на огород к тому месту, где голову закопала. Пришла, глядь — а там выросла уже яблонька, да еще какая! Золотой на ней листочек, то листочек серебряный. Любуется она яблонькой. А пташки поют: соловьи, кукушки, райские птицы — так всю яблоньку и укрыли, и к ней, дедовой дочке, ну прямо так и садятся на плечи и на голову, — так ее всю и прикрыли, и щебечут. Постояла она, постояла, поглядела и вернулась опять в хату, как ни в чем не бывало. Прошло так, может, с месяц. Ходит дедова дочка, что ни день, к яблоньке, а яблонька выросла уже большая, зацвела золотыми и серебряными цветочками, а там и яблоки на ней поспели: одно золотое, а другое серебряное. А про яблоньку никто из домашних и не знает. Уж на что бабина дочка проныра, но и та еще не доведалась. Но проезжал раз мимо села какой-то пан, глянул на дедов огород, а там что-то, словно солнце, сияет. Велел пан остановить лошадей и своего слугу посылает. — Ступай, — говорит, — посмотри, что там за диво такое? Подходит слуга поближе к яблоньке, и как глянул… — Ну, — говорит, — пане, я и отродясь такого дива не видывал. А пан ему и говорит: — Сорви мне яблочко! Только протянул слуга руку, чтоб сорвать яблочко, а яблонька вверх — шугу! И — зашумела, а за ней и все птички ввысь поднялись, и поют распевают. Стоит слуга, и руки уже опустил. А пан ему говорит: — Ступай позови сюда хозяина. Пришел слуга к деду в хату: — Здорово, дед! — Здорово! — Это твой огород? — Мой. — Расскажи, дедушка, что это у тебя там на огороде за диво? — А что такое? — Да ты разве не знаешь? А яблонька?!.. — Какая-такая яблонька? У меня и сада-то нету. — Ну, пойдем со мной, посмотришь! Накинул дед свитку и пошел. Как глянул на яблоньку… боже ты мой! Так глаза ему и ослепило! Остановился он, смотрит. А пан из кареты кричит: — Здравствуй, дедусь! — Здравствуйте, паночку! — Это что, твой огород? — Мой. — И яблонька твоя? — Моя. — А не можешь ли сорвать мне яблочко? — Что ж, можно! — Так сорви, пожалуйста, я за это тебе что хочешь заплачу. Но только протянул дед руку к яблочку, а яблонька — шугу! Так ввысь и взлетела! Дед так руки и опустил. А пан говорит: — Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате, дочка или сын, так пусть выйдет. Если сорвет яблочко сын или баба — большую награду получишь, а если дочка — возьму ее в жены. Пошел дед в хату, рассказал обо всем бабе. Как всполошилась баба и давай наряжать свою дочку. А дедова дочка сидит себе в уголочке, только посмеивается, думает про себя: «Куда вам его сорвать!» Вот баба нарядила свою дочку и повела к пану: — Здравствуй, бабуся! — Здравствуйте. — А не сможешь ли ты или твоя дочка сорвать мне яблочко? — Отчего ж, паночку, можно. Дочка, сорви-ка пану яблочко! Но только протянула дочка руку, а яблонька вверх — шугу! Она так и покраснела и бегом в хату. Подошла потом баба. Да куда уж там — только стала она подходить, а яблонька и махнула уж вверх! — Что за чудо! Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате? — спрашивает пан, — так пускай выйдет. — Да есть, еще, пан, дивчина. А баба не утерпела: — Да что ты там толкуешь? Да это, паночку, у нас неряха такая, что и глянуть противно. — Ничего, пускай выйдет! Позовите ее. Пошел дед ее звать. Накинула она сермяжку — латка на латке — да и вышла. — А что, девушка, не сможешь ли сорвать мне яблочко? — Хорошо, — говорит, — пане, сейчас. Только стала она подходить, а яблонька так к ней и пригнулась, а птички ее так и прикрыли, поют заливаются. Сорвала она яблочко, подала его пану. — Раз так, — говорит пан, — ты будешь моей! Я объявил: кто из девушек сорвет мне яблоко, ту и возьму в жены. Взял он ее за руку и усадил возле себя в карету. Поехали они, и яблонька за ними двинулась. Вот приехали они домой, и ввел пан дедову дочку в свои хоромы. — А теперь, — говорит, — будь хозяйкой в моем доме. И вмиг откуда и взялись служанки, принесли ей богатую одежду, одели, а на другой день пан с ней обвенчался. А яблонька стала как раз у окна, перед и горницей; а пташки поют, щебечут, хорошо и весело жить молодым! Так прожили они год, уже и ребеночек есть, радуются они. Вот и говорит раз баба деду: — Как-то живет теперь твоя дочка? А давай, дед, поедем ее навестить. Собрались и поехали. Баба взяла и свою дочку, а чтоб дед не заметил, положила ее на возу и епанчой укрыла. Приехали туда. Хозяин с хозяйкою так им рады, И стала баба такая, что прямо не узнать: к дочке, к панночке, такая добрая да ласковая, возле ребеночка все суетится, по хозяйству пошла, всюду разглядывает. Я, говорит, — поживу у тебя, дочка, может, чем тебе и пригожусь. А ее дочка все на возу лежит, и никто не знает, что она здесь. Пани о ней расспрашивает, жива ли, здорова ли, не выдали ли замуж. — Нет, — говорит, — она дома по хозяйству осталась. Гостят они там вот уж неделю и вторую, а баба все не показывает свою дочку. Вот поехал раз пан на охоту и задержался. Все домашние уже спать улеглись. Взяла тогда баба свою дочку, повела ее в покои, нарядила ее в панскую одежду и в панскую постель уложила, а с пани сделала так, что та уплыла щукою в море. Приехал пан, сразу пошел в горницу к пани, рассказывает ей, где бывал, почему задержался, а та все стонет: — Я, — говорит, — больная. А ребенок на другой день все плачет и плачет без матери. — Чего он плачет? — спрашивает пан. А один слуга видел все, что тут делалось, взял ребенка на руки и говорит пану: — Понесу я его прогуляться. Вот принес он его к берегу и кличет: — Сестрица моя, Оленица! Выплынь, выплынь к берегу, дитё твое умирает. Выплыла она на берег, взяла ребеночка, накормила, поглядела и назад слуге отдала, а сама — в воду. Вот так и ходил слуга к ней, может, с неделю, пока пан не заметил. — Куда это ты все носишь ребенка? — Да куда ж, пан, носить, как не в сад или на речку, чтоб не плакало. — Ой, нет, врешь! Признавайся, а не то плохо тебе будет. А слуга так-таки и не признался. Вот вынес он раз ребенка к речке, а пан проследил за ним издали и спрятался за лозами. Стал слуга кликать пани, она и выплыла. Только она взяла ребенка, а пан из-за куста. А она — бух в воду!.. Велел пан принести тогда сеть. Закинули сеть, поймали ее. Принесли домой, внесли в горницу. Велел пан нарезать розог, и давай ее сечь. Уж она, бедняжка, и в лягушку, и в гадюку, и в кукушку обращалась, а он все ее сечет, а потом взяла и обернулась под конец женой. Начала тут плакать и рассказывать: — Как тебе, — говорит, — не совестно так надо мной издеваться! Да разве ж это я по своей воле — это мачеха так со мной сделала. Велел тогда дан вывести из конюшни самых быстрых, необъезженных жеребцов и привязать бабу вместе с дочкой к конским хвостам. Привязали их и пустили в чистое поле. А пан с пани стали жить-поживать ладно и весело.
|
Главная
Sayings
Помощь
Каталог
|