Украинская народная сказка

ДЕДОВА ДОЧКА И ЗОЛОТАЯ ЯБЛОНЬКА

   Жили себе дед да баба. У деда была дочка, и у бабы была дочка. А был дед женат второй раз, — от первой жены была у него дочка, а бабу он взял вдовушку, и была у нее дочка, выходит, что стали дети сводными сестрами. Росли себе девочки вместе, стали уже девушками. Да только невзлюбила мачеха дедову дочку, все, бывало, на нее нападает, все ее бьет и ругает.
   Вот собирается раз баба на ярмарку и дочку с собою берет. Нарядила ее, как панночку, усадила на возу, а дедовой дочке велит:
   — Смотри ж, такая-сякая, пока я с ярмарки вернусь, чтоб ты прядево спряла, полотна наткала, выбелила да на стол положила.
   Вот села девушка у оконца и плачет. А тут подходит к оконцу корова, что от ее покойной матери осталась.
   — Чего ты, девонька, плачешь? — спрашивает ее.
   — Как же мне, коровушка-матушка, не плакать? Велела мать, чтобы я, пока она с ярмарки вернется, и напряла, и наткала, и полотно бы выбелила.
   — Не горюй, голубка моя! Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, и наберешь там полотна, сколько тебе надобно.
   Влезла она вмиг коровке в правое ухо, а там — добра!.. Взяла она три штуки полотна белого да тонкого, вылезла в левое ухо, положила полотно на стол, сама у оконца села, мачеху дожидается. Приехала мачеха.
   — Ну что, такая-сякая, готово полотно?
   — Готово, — говорит, — вон на столе лежит.
   — Где же ты его взяла? Должно быть, украла!
   — Нет, — говорит, — сама напряла.
   Вот спустя неделю или около того опять собирается баба на ярмарку, опять берет дочку с собой, а дедовой снова велит, чтобы полотна наткала. Села она у окошка, плачет. Приходит корова.
   — Чего ты, девонька, плачешь?
   — Да как же мне, коровка-матушка, не плакать? Мать снова велела, чтобы было полотно.
   — Не горюй, — говорит коровка. — Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь, да и набери, сколько тебе надобно.
   Она полезла, взяла полотно, положила на стол, села у оконца и мачеху дожидается.
   — Спасибо, — говорит, — тебе, коровка, что меня выручаешь!
   Приехала мать, спрашивает:
   — Ну что? Полотно готово?
   — Вон на столе, — говорит.
   — Да где ж ты его берешь, такая-сякая? Должно быть, воруешь?
   Та говорит, что нет, сама, мол, полотно наткала. Мачеха не верит.
   Вот спустя несколько дней собирается опять баба на ярмарку и велит снова дедовой дочке, чтобы было полотно. Перед отъездом послала ее за чем-то к соседу, а сама с дочкой советуется, как бы это подсмотреть, где она полотно брать будет.
   — Знаешь что, мама? Полезу-ка я на печь, улягусь у трубы, а ты меня укроешь, вот она меня и не заметит, а я уж все высмотрю, что она делать будет.
   — Ну, хорошо, — говорит, — дочка!
   Забралась она на печку, а баба поскорей прикрыла ее, а сама оделась и поехала, пока еще дедова дочка не вернулась.
   Вернулась дедова дочка, села у окошечка и плачет.
   Пришла коровка.
   — Чего ты, девонька, плачешь?
   — Да как же мне не плакать, если мать снова велела мне полотна наткать.
   — Не горюй, — говорит коровка, — все устроится. Влезь мне в правое ухо, а в левое вылезь.
   Полезла она, взяла полотно, положила на стол, сама села у оконца, мачеху дожидается. А бабина дочка лежит на печи и все видит и слышит.
   Приехала баба.
   — Ну что, такая-сякая, готово полотно?
   — Готово, — говорит.
   — Ну, ступай волов выпряги!
   Только та из хаты, а дочка слезла с печи и давай матери рассказывать, что тут было. Начала тогда баба клясть-проклинать корову.
   — Чтоб и духу ее не было, — говорит деду, — зарежь да зарежь!
   — Да зачем же ее резать? Ведь корова такая хорошая, что ни год, то с теленочком.
   — Чтоб не было ее! Душа моя ее не выносит!
   Нечего делать деду.
   — Что ж, — говорит, — завтра зарежу.
   Как услыхала дедова дочка, что ее коровку зарезать собираются, плачет. Вышла в ночи тихонько из хаты и пошла к коровке на скотный двор.
   — Коровка-матушка, — говорит, — тебя зарезать собираются.
   — Ничего, — молвит коровка, — ты, девонька, не горюй; как зарежут меня и станут разбирать мясо, ты себе ничего не бери, возьми только голову; а как дадут тебе голову, ты возьми и закопай ее там-то и там-то на огороде и каждый день наведывайся.
   Вот на другой день утром наточил дед нож и пошел за коровкой.
   Зарезал ее, обмыл, внес мясо в хату, и давай его делить.
   — А тебе, — спрашивает, — дочка, что дать?
   — Ничего мне не надо, только голову дайте.
   — Вот глупая! Что с головы проку?
   — Ничего, уж дайте мне голову!
   Дали ей голову. Отнесла она ее сразу же на огород и закопала. На другой день поднялась раным-рано, тотчас пошла на огород к тому месту, где голову закопала. Пришла, глядь — а там выросла уже яблонька, да еще какая! Золотой на ней листочек, то листочек серебряный. Любуется она яблонькой. А пташки поют: соловьи, кукушки, райские птицы — так всю яблоньку и укрыли, и к ней, дедовой дочке, ну прямо так и садятся на плечи и на голову, — так ее всю и прикрыли, и щебечут. Постояла она, постояла, поглядела и вернулась опять в хату, как ни в чем не бывало.
   Прошло так, может, с месяц. Ходит дедова дочка, что ни день, к яблоньке, а яблонька выросла уже большая, зацвела золотыми и серебряными цветочками, а там и яблоки на ней поспели: одно золотое, а другое серебряное. А про яблоньку никто из домашних и не знает. Уж на что бабина дочка проныра, но и та еще не доведалась.
   Но проезжал раз мимо села какой-то пан, глянул на дедов огород, а там что-то, словно солнце, сияет. Велел пан остановить лошадей и своего слугу посылает.
   — Ступай, — говорит, — посмотри, что там за диво такое? Подходит слуга поближе к яблоньке, и как глянул…
   — Ну, — говорит, — пане, я и отродясь такого дива не видывал.
   А пан ему и говорит:
   — Сорви мне яблочко!
   Только протянул слуга руку, чтоб сорвать яблочко, а яблонька вверх — шугу! И — зашумела, а за ней и все птички ввысь поднялись, и поют распевают. Стоит слуга, и руки уже опустил. А пан ему говорит:
   — Ступай позови сюда хозяина.
   Пришел слуга к деду в хату:
   — Здорово, дед!
   — Здорово!
   — Это твой огород?
   — Мой.
   — Расскажи, дедушка, что это у тебя там на огороде за диво?
   — А что такое?
   — Да ты разве не знаешь? А яблонька?!..
   — Какая-такая яблонька? У меня и сада-то нету.
   — Ну, пойдем со мной, посмотришь!
   Накинул дед свитку и пошел. Как глянул на яблоньку… боже ты мой! Так глаза ему и ослепило! Остановился он, смотрит.
   А пан из кареты кричит:
   — Здравствуй, дедусь!
   — Здравствуйте, паночку!
   — Это что, твой огород?
   — Мой.
   — И яблонька твоя?
   — Моя.
   — А не можешь ли сорвать мне яблочко?
   — Что ж, можно!
   — Так сорви, пожалуйста, я за это тебе что хочешь заплачу. Но только протянул дед руку к яблочку, а яблонька — шугу!
   Так ввысь и взлетела! Дед так руки и опустил. А пан говорит:
   — Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате, дочка или сын, так пусть выйдет. Если сорвет яблочко сын или баба — большую награду получишь, а если дочка — возьму ее в жены.
   Пошел дед в хату, рассказал обо всем бабе. Как всполошилась баба и давай наряжать свою дочку. А дедова дочка сидит себе в уголочке, только посмеивается, думает про себя: «Куда вам его сорвать!»
   Вот баба нарядила свою дочку и повела к пану:
   — Здравствуй, бабуся!
   — Здравствуйте.
   — А не сможешь ли ты или твоя дочка сорвать мне яблочко?
   — Отчего ж, паночку, можно. Дочка, сорви-ка пану яблочко!
   Но только протянула дочка руку, а яблонька вверх — шугу!
   Она так и покраснела и бегом в хату. Подошла потом баба. Да куда уж там — только стала она подходить, а яблонька и махнула уж вверх!
   — Что за чудо! Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате? — спрашивает пан, — так пускай выйдет.
   — Да есть, еще, пан, дивчина.
   А баба не утерпела:
   — Да что ты там толкуешь? Да это, паночку, у нас неряха такая, что и глянуть противно.
   — Ничего, пускай выйдет! Позовите ее.
   Пошел дед ее звать. Накинула она сермяжку — латка на латке — да и вышла.
   — А что, девушка, не сможешь ли сорвать мне яблочко?
   — Хорошо, — говорит, — пане, сейчас.
   Только стала она подходить, а яблонька так к ней и пригнулась, а птички ее так и прикрыли, поют заливаются. Сорвала она яблочко, подала его пану.
   — Раз так, — говорит пан, — ты будешь моей! Я объявил: кто из девушек сорвет мне яблоко, ту и возьму в жены.
   Взял он ее за руку и усадил возле себя в карету. Поехали они, и яблонька за ними двинулась.
   Вот приехали они домой, и ввел пан дедову дочку в свои хоромы.
   — А теперь, — говорит, — будь хозяйкой в моем доме.
   И вмиг откуда и взялись служанки, принесли ей богатую одежду, одели, а на другой день пан с ней обвенчался. А яблонька стала как раз у окна, перед и горницей; а пташки поют, щебечут, хорошо и весело жить молодым!
   Так прожили они год, уже и ребеночек есть, радуются они.
   Вот и говорит раз баба деду:
   — Как-то живет теперь твоя дочка? А давай, дед, поедем ее навестить.
   Собрались и поехали. Баба взяла и свою дочку, а чтоб дед не заметил, положила ее на возу и епанчой укрыла.
   Приехали туда. Хозяин с хозяйкою так им рады, И стала баба такая, что прямо не узнать: к дочке, к панночке, такая добрая да ласковая, возле ребеночка все суетится, по хозяйству пошла, всюду разглядывает.
   Я, говорит, — поживу у тебя, дочка, может, чем тебе и пригожусь.
   А ее дочка все на возу лежит, и никто не знает, что она здесь. Пани о ней расспрашивает, жива ли, здорова ли, не выдали ли замуж.
   — Нет, — говорит, — она дома по хозяйству осталась.
   Гостят они там вот уж неделю и вторую, а баба все не показывает свою дочку. Вот поехал раз пан на охоту и задержался. Все домашние уже спать улеглись. Взяла тогда баба свою дочку, повела ее в покои, нарядила ее в панскую одежду и в панскую постель уложила, а с пани сделала так, что та уплыла щукою в море.
   Приехал пан, сразу пошел в горницу к пани, рассказывает ей, где бывал, почему задержался, а та все стонет:
   — Я, — говорит, — больная.
   А ребенок на другой день все плачет и плачет без матери.
   — Чего он плачет? — спрашивает пан.
   А один слуга видел все, что тут делалось, взял ребенка на руки и говорит пану:
   — Понесу я его прогуляться.
   Вот принес он его к берегу и кличет:
   — Сестрица моя, Оленица! Выплынь, выплынь к берегу, дитё твое умирает.
   Выплыла она на берег, взяла ребеночка, накормила, поглядела и назад слуге отдала, а сама — в воду. Вот так и ходил слуга к ней, может, с неделю, пока пан не заметил.
   — Куда это ты все носишь ребенка?
   — Да куда ж, пан, носить, как не в сад или на речку, чтоб не плакало.
   — Ой, нет, врешь! Признавайся, а не то плохо тебе будет.
   А слуга так-таки и не признался. Вот вынес он раз ребенка к речке, а пан проследил за ним издали и спрятался за лозами. Стал слуга кликать пани, она и выплыла. Только она взяла ребенка, а пан из-за куста. А она — бух в воду!..
   Велел пан принести тогда сеть. Закинули сеть, поймали ее. Принесли домой, внесли в горницу. Велел пан нарезать розог, и давай ее сечь. Уж она, бедняжка, и в лягушку, и в гадюку, и в кукушку обращалась, а он все ее сечет, а потом взяла и обернулась под конец женой. Начала тут плакать и рассказывать:
   — Как тебе, — говорит, — не совестно так надо мной издеваться! Да разве ж это я по своей воле — это мачеха так со мной сделала.
   Велел тогда дан вывести из конюшни самых быстрых, необъезженных жеребцов и привязать бабу вместе с дочкой к конским хвостам. Привязали их и пустили в чистое поле.
   А пан с пани стали жить-поживать ладно и весело.