Сказки Центральной Индии

ШАКАЛ-ПРОЙДОХА

   Раз в прежние времена, говорят, шакал и курица надумали завести дружбу до конца жизни и договорились считаться отныне роднёй (Заключение вечной дружбы у санталов представляет собою обряд, сходный с братанием. Стороны, вступающие в дружбу, вставляют друг другу в волосы цветок и обмениваются подарками. С этих пор они называют друг друга «пхул» (хинди phul — «цветок»), ходят друг к другу в гости и в случае нужды каждый помогает другому. Сходный обряд, но без цветка, зато с использованием кокосового ореха, имеется и у народов Центральной Индии.). Назначили день, чтобы это дело отметить. Каждый наварил пива и, как пиво перебродило, стали звать друг друга в гости. Сперва у шакала выпили пиво, а потом пошли к курице.
   Курица скоро напилась допьяна и принялась клевать носом. Как ни пищали ее цыплята, ей не до них было. Тут шакалу и вздумалось: «Съем-ка я эту курицу». Схватил он ее, пьяную и беспамятную, зубами за шею, отволок в сторону да и съел там. А цыплята остались сиротами.
   На другой день цыплята распищались вовсю, а у шакала от их голоса слюнки текут. Курица ему так по вкусу пришлась, что он только и думал, как бы их всех сожрать. Вот он пришел к ним и спрашивает:
   — Послушайте, племяннички, чего вы так распищались?
   — У нас матушка умерла и оставила нас одних, дяденька,— отвечают цыплята.
   — А где вы спите?— спрашивает шакал.
   — В нише в стене (Ниши, устраиваемые в глинобитной стене дома, выполняют роль шкафов и полок.),— отвечают.
   Узнал шакал, что ему было надо, и ушел. А цыплята говорят между собой: «Этот самый шакал съел нашу матушку. Теперь он нас расспрашивает, чтобы нас тоже съесть». И порешили они: «Не будем мы нынче ночью спать в нише». Договорились так и засунули в нишу ножи и бритвы. Как стемнело, шакал пришел и полез шарить в нише лапой. Изрезался об ножи и бритвы так, что кровь не унять. Заохал от боли. Так ни с чем и ушел.
   На другой день пришел снова и опять спрашивает:
   — Слушайте, племяннички, чего вы пищите?
   — Наша матушка умерла и оставила нас одних, дядюшка,— отвечают цыплята.
   — А вы где спите? — он спрашивает.
   — Мы спим в очаге (Обычный очаг для приготовления пищи сооружается самой хозяйкой из глины. Пустой внутри, он имеет 20—30 см в высоту, до 30 см. в ширину, а длина его зависит от числа верхних отверстий — конфорок, которых чаще всего бывает два. По краям каждого отверстия имеется три выступа — на них ставят горшок, в котором готовят пишу. В передней стенке — полукруглое отверстие для топлива.),— говорят.
   Поговорили они так, и шакал ушел. Только завечерело, он вернулся, да цыплята еще не спали, и пришлось ему уйти снова. А цыплята, рассказывают, развели в очаге огонь и, как нагорело побольше углей, присыпали их сверху золой. Немного погодя шакал пришел опять и уселся перед очагом. Засунул лапу в очаг — там пошарить — и обжегся. Выдернул поскорей лапу обратно, да второпях выгреб целую горсть горячих углей прямо себе на брюхо. Обгорел так, что завизжал в голос.
   Цыплята это услышали и стали смеяться. Они в этот раз забрались в тыквенную бутыль (Санталы широко используют деревянистую оболочку некоторых сортов тыкв, имеющих разный размер и форму, в качестве самой разнообразной посуды.), там и ночь провели. А шакал загородил им выход и говорит:
   — Это вы виноваты, что я так обжегся — весь обгорел. Я вас съем, всех до единого.
   Цыплята ему говорят:
   — Послушай, дяденька, ты нас съешь, это мы знаем. Только сделай милость, не ешь нас здесь, в нашем доме. Ты ведь не стал есть нашу матушку прямо в доме. Вот мы и просим тебя: не ешь нас здесь тоже. За огородом у нас лежит большой ровный камень. Снеси нас туда и съешь нас всех там.
   — Так, племяннички, так,— отвечает шакал.— Неплохо придумали. Там, на большом камне, сяду я поудобнее и всех вас съем.
   С такими словами он и вправду взял тыкву и потащил ее вместе со всеми цыплятами. Только забрался на камень, тыква у него невесть как выскользнула из лап и с громким треском разлетелась в куски. Раз такой случай, цыплята ждать себя не заставили и бросились наутек — кто бегом, кто вприпрыжку, а кто и на крылышках — в разные стороны. Шакал прямо-таки остолбенел от изумления — он только голову успевал поворачивать. А один цыпленок был в самом низу, все другие на него гадили и до того его пометом измазали, что ему и не вспорхнуть. Шакал говорит:
   — Вот хорошо-то. Все-таки Чандо позаботился, чтобы я не остался без пищи. Те цыплята были, видно, неправедные — вот он и дал им разбежаться. Теперь я себя ублаготворю.
   А цыпленок ему:
   — Ты меня съешь, это верно. Только годится ль тебе есть меня такого испачканного? Лучше сперва отмой меня дочиста, тогда уж и ешь.
   — Верно,— говорит шакал.— Я тебя съем, когда вымою. Вот он и вправду вымыл цыпленка. А цыпленок опять:
   — Послушай, дяденька, ты ведь все равно меня съешь, так дай мне малость подсохнуть. Дай мне сперва подсушиться немного.
   — Ну нет,— говорит шакал.— Если ты обсохнешь, ты убежишь.
   — Да нет, дяденька,— отвечает цыпленок.— Раз ты мне так мало веришь, подсуши меня у себя на губе. А я, как обсохну, сам тебе скажу, чтобы ты рот открывал.
   Сказать по правде, шакал послушался цыпленка и посадил его к себе на губу. Обсох цыпленок как следует и говорит:
   — Открой, дяденька, рот пошире — я высох.
   Только шакал пасть разинул, цыпленок нагадил ему прямо на язык и вспорхнул. И полетел он, ух как он полетел! Лишь далеко-далеко, там, где термитник стоял, он опустился на землю. Шакал — за ним. Язык на бегу то и дело вываливает — пасть от помета почистить. Добежал до термитника, начал обыскивать все вокруг. Видит: дыра в термитнике — такая, что рука в нее свободно пролезет. Вот он и говорит сам себе: «Не иначе, как он залез в эту дыру». Стал он изо всех сил засовывать лапу поглубже в дыру, да никак ему до дна не достать. Он и когтями скреб глину и зубами пробовал грызть — ничего у него не выходит. И бросить это дело никак не хочет. Цыпленок-то тем временем убежал невесть куда. В конце концов шакал говорит:
   — Ну ладно, цыпленок. Ты облегчился мне в рот и убежал. Я от тебя теперь не отстану, пока не съем.— Ну а раз достать цыпленка ему не удалось, он добавил: — Ты, цыпленок, такой-сякой, долго ты думаешь там сидеть? Ладно, я за тобой присмотрю. Я буду сидеть и сторожить эту дыру. Скоро ты мне попадешься. Жизнью поплатишься за свои проделки, негодник.
   Правду сказать, он как решил, так и сделал. Сел напротив дыры и стал ее сторожить. И пока он так сидел, кто его знает как долго, термиты проели насквозь шкуру у него на заду. Наконец ему надоело сидеть, да и голод дал себя знать. Он встал и сказал: «Мясо ушло у меня изо рта. Я сидел здесь впустую. Этот цыпленок меня снова надул. Съесть бы мне его тогда сразу, все было бы хорошо. Чего ради я дал такому куску ускользнуть изо рта?»
   Приуныл шакал и поплелся к нижнему полю — поискать там рыбы или крабов (В сантальском земледелии различаются два основных типа пахотных земель: нижние поля, обладающие достаточным увлажнением для выращивания риса, и верхние, на которых сеются менее влаголюбивые культуры, например просо. Первые ценятся в четыре-пять раз выше, чем вторые. Низко расположенные рисовые поля в дождливый сезон заливает вода, и туда проникает мелкая рыба и крабы. Эту рыбу ловят голыми руками, предварительно вычерпав часть воды с обнесенного земляными валками участка.). А там ловила рыбу старуха. Шакал увидел ее и говорит:
   — Эй, бабушка, дай мне тоже половить рыбки.
   — У меня и так сил больше нет отливать воду,— отвечает старуха.— Не дам я тебе ловить рыбу. Лучше вычерпал бы остальное.
   — Ах так, старуха зловредная! — говорит шакал.— Раз ты не даешь мне поймать хоть рыбешку, я тебя укушу.
   — Что ты, не надо,— испугалась старуха.— Я дам тебе половить, только не кусай. Иди, сделай милость! Давай ловить вместе, а улов поделим.
   Спустился шакал на поле, и они принялись ловить рыбу. Старуха ему говорит:
   — Ну-ка, иди и ты, замути воду. Надо их погонять хорошенько.
   Тут и шакал стал мутить воду: он барахтался, и окунался, и прыгал. Поймал небольшую рыбешку и проглотил ее целиком. Старуха вышла на сухое местечко, а шакал все барахтается и окунается, прыгает и воду мутит. Тут, говорят, рыбешка, что он проглотил, выскочила у него сзади. Он ее цап и опять проглотил.
   — Смотри, бабка,— кричит.— Что это ты ничего не поймала? А я одну съем, другую хватаю.
   — Да то все одна, сам, что ли, не видишь? — отвечает старуха.— Ты ее который раз снова хватаешь.
   — Вот и нет,— спорит шакал.— Я разных ловлю.
   — Да нет,— уверяет старуха,— это та самая. У тебя дыра на заду, она из нее и выскакивает. А не веришь — воткни ей в жабры соломинку, пусть она будет меченая. Проглотишь — сразу увидишь: она или не она.
   Шакал так и сделал, как сказала старуха. Пометил рыбешку соломинкой и проглотил. Только начал барахтаться и нырять, чтобы воду опять замутить, рыбешка выскочила. Шакал глядит — она и верно с соломинкой. Начал он щупать зад лапой, а там дыра.
   — Гляди, бабушка,— говорит.— Кто бы мне это зачинил?
   — Пойди к сапожнику,— отвечает старуха.— Он тебе поставит заплату.
   — Хорошо,— сказал шакал.— Я пойду.
   Пришел он к сапожнику и говорит:
   — Сапожник, зачини-ка мне зад. Я за это принесу тебе петуха.
   И в самом деле сапожник поставил ему заплату, да еще нарезал ее бахромой с одного края, так что при всяком движении она колыхалась, а когда шакал шел, слышался шелест и легкий треск. Шакалу это очень понравилось. Он изловил петуха и отнес сапожнику.
   Немного спустя понадобилось шакалу опорожниться. Старается, а ничего у него не выходит. Побежал он снова к сапожнику и говорит:
   — Слушай, сапожник, я не могу справить нужду. Что же ты мне дырки для этого не оставил?
   — Пойди к кузнецу,— отвечает сапожник.— Он мигом проткнет тебе подходящую дырку каленым железом.
   Шакал, правду сказать, побежал к кузнецу и говорит:
   — Послушай, кузнец, сделай милость, прожги мне железом дыру на заду. За это я принесу тебе петуха.
   — Ладно,— сказал кузнец.— Сперва принеси петуха, а там я прожгу тебе какую хочешь дыру. А иначе я ничего делать не стану. Кто тебя знает, принесешь ты или нет; вы, шакалы, известные обманщики. Принеси сперва петуха, тогда я прожгу тебе дыру каленым железом. А нет — ничего и делать не стану.
   Тут, сказать по правде, шакал убежал и мигом принес в своей пасти невесть откуда огромнейшего каплуна.
   — На, смотри, что я принес,— сказал он кузнецу.— Ну теперь скорей делай мне дырку. Один шакал оказался обманщиком, так вы уж всех готовы такими считать. А что до меня, я не обманываю, вернее, много таких нас, кто людей не обманывает.
   Кузнец и впрямь взял петуха, а потом раскалил докрасна железное веретено и воткнул его шакалу под хвост. Только он это сделал, из шакала так и брызнуло струей прямо в грудь кузнецу. А шакал пустился бежать и никогда туда не возвращался.
   Как-то потом, кто его знает, сколько времени прошло с той поры, случилось шакалу пойти в деревню за курами. Бахрома у заплатки на ходу развевалась, похлопывала и шелестела. Шакалу это так нравилось, что ему вспомнилась старинная военная песня, и он запел на бегу:

 
Вон скачут жестокие всадники-турки (Кавалерия средневековых мусульманских правителей Индии первоначально состояла в значительной части из тюрок, и соответствующее наименование надолго сохранилось за солдатами-мусульманами правивших в Дели династий вплоть до Великих Моголов.),
Вон скачет раджа Коэнды (Коэнда — крепостца, служившая согласно сантальским преданиям столицей одного из сантальских царских родов.).
Берегись, гляди в оба, беги!
Не то они растопчут тебя!
 

   Услышали в деревне эту песню, и все побежали прятаться, все до единого. Шакалу приволье: рыщет он по деревне, хватает кур и тут же их ест. Наелся досыта и пошел прочь, а там и народ стал возвращаться.
   На другой день шакал опять побежал в ту же деревню за курами и на бегу снова, как и в тот раз, запел свою песню. И опять вся деревня поразбежалась. Только одна старуха не убежала. «Куда мне бежать? — думает.— Пусть они, разбойники, убивают меня. Пусть делают со мной что хотят». Подумала она так и не побежала, а взяла да и спряталась в свинарнике.
   А шакал, ворвавшись в деревню, принялся гоняться за курами что было сил. Он гонял их по всей деревне. Выберет самых больших да за ними и гонится. За одним петухом он гонялся дольше всего и загнал его как раз туда, где сидела старуха. Петух мимо нее проскочил, а шакал увидел старуху и остановился.
   — Эй, бабуся,— говорит.— Поймай мне этого петуха, а то я тебе зубы выбью.
   — Лови сам,— отвечает старуха. — Это дело мне не под силу.
   Раз старуха не захотела помочь, шакал сам наловил кур и наелся досыта. Потом пошел к старухе и говорит:
   — Ну, бабуся, ты не стала ловить мне петуха, так теперь я к тебе пришел. Скажи, бабуся: «Шакал».
   Повторяет старуха:
   — Шакал.
   Взял шакал скалку и выбил ей зубы. Потом опять говорит:
   — Бабуся, скажи: «Шакал».
   Хочет старуха сказать «шакал», а зубы-то выбиты, и выходит «сакал». Очень шакалу смешно, что она не может чисто сказать. Он снова требует:
   — Скажи, бабуся: «Шакал». А она снова:
   — Сакал.
   И побежал шакал прочь, кто его знает куда. Бежит, а сам смеется.
   Вечером весь народ, что поразбежался, вернулся в деревню. Старуха и говорит:
   — Жестокие всадники-турки! Как бы не так! Их и духу тут не было. Это шакал, негодник. Кур наших ловит, неужто не видите? Мне тоже велел кур ловить, да я не стала. Так он, поглядите, мне все зубы повыбил.
   Тут все решили: «Завтра мы никуда не побежим. Спрячемся по домам, а как он сунется, забьем его насмерть». А один человек говорит:
   — Нет, так не годится. Так мы его ни за что не изловим. Я вот что придумал. Давайте-ка слепим из воска женщину — совсем как эта старуха. Отнесем ее в тот конец улицы и посадим там, как положено, а руки ей вытянем в стороны. Шакал не удержится, чтобы ее не задеть, а мы уж будем готовы.
   Тут все сказали:
   — Правильно. Ты это ловко придумал. Так мы и сделаем.
   Собрали весь воск, какой нашелся в деревне, и целую ночь провозились — лепили чучело. Как рассвело, отнесли его в конец улицы, а сами пошли за боевыми топорами, за луками и за стрелами, за рабочими топорами, за палками и всем прочим, что у кого было,— так они приготовились сами.
   Ну а шакал уж вошел во вкус, сами знаете. Немного времени прошло, и все услышали: бежит он по дороге и песню свою распевает. Пел он точно как раньше и шел безо всякого страха. Вся деревня попряталась по домам и ждала наготове. Шакал дошел до конца улицы и видит: сидит женщина и руки расставила. Он сразу начал браниться:
   — Поберегись, бабка! Иди прочь с моей дороги! Ты что мне путь загораживаешь? Вчера я тебе зубы повыбил, так неужто ты не боишься? Берегись, уйди с дороги, не то я тебе так поддам, что тут тебе и конец придет.
   А раз она не сдвинулась с места, он и вправду дал ей пинка. И тут, сказать правду, его задняя лапа увязла в воске, да так, что и не выдернуть.
   — Поберегись, бабка, отпусти! — кричит он.— Ах, матушки, эта старуха меня поймала! Ты, бабка, такая-сякая, если ты меня не отпустишь, я тебя стукну.
   И вправду, как увидел шакал, что угрозы не помогают, взял да и стукнул ее. Передняя лапа тоже увязла.
   — Матушки! — взвыл он.— Эта старуха меня за руку схватила.
   Он стукнул ее другой лапой — и та увязла. Все его лапы увязли.
   — Матушки, вот ведь старуха, такая-сякая! — кричит.—   Она схватила меня за руки и ноги! Берегись, бабка, лучше пусти, а то я тебя укушу!
   И вправду сказать, раз он не мог убежать, что ему еще оставалось? Взял да и укусил. Тут и зубы его крепко увязли в воске — он и речи лишился. Так он здесь и упал обессиленный.
   А народ подождал, подождал, да и говорит: «Ну-ка, не пора ли пойти посмотреть, что там с ним. Мы ведь слышали, как он пришел, а теперь уж давно ничего больше не слышно». Вышли все из домов, стали осматриваться. Слышат — да как тут не услышишь,— пыхтит он и отдувается в конце улицы. «Вон он там, в той стороне»,— говорят. Подошли все поближе, видят: лежит он на земле рядом с восковым чучелом. Подбежали к нему и зарубили его топорами, а для верности еще и палками измолотили.
   Тут и конец сказке про шакала — они его вправду прикончили.