Сказки Центральной Индии

ШАКАЛ И САНТАЛ

   Жили в деревне мать с сыном. Сына звали Ануа. Сын на заре шел пахать, и мать носила ему завтрак в поле. Выходит она раз из дому, а ей навстречу шакал.
   — Бабушка,— говорит,— что ты несешь? Поставь на землю. А не поставишь, я тебя так укушу, что ты упадешь и я тебя всю истопчу.
   Старуха испугалась и поставила корзинку — в ней она завтрак носила — на землю. Шакал сожрал почти весь рис с чечевичной подливой, что для Ануа был приготовлен, а остатки старуха понесла сыну. Ануа и съел, что осталось,— где ему знать, что это шакальи объедки. Он это сделал не ведая (Санталы брезгливы к чужим объедкам. Если женщина может доесть остатки пищи после мужа или детей, то мужчина себе этого не позволяет. Он не станет пить из чужой чашки, не вымыв ее перед этим.).А шакал с той поры взял в обычай стращать старуху.
   Вот раз сын и спрашивает:
   — Матушка, почему ты мне нынче приносишь жалкие крохи, да и те вроде нечистые? Готовить ты разучилась?
   — Нет, сынок,— отвечает старуха.— Еду я несу тебе из дому хорошую. Только, как выйду я из деревни, подбегает шакал, заслонит мне дорогу и говорит: «Бабушка, ставь наземь, что несешь. А не поставишь, я тебя так укушу, что ты упадешь и я всю тебя истопчу». Я его боюсь. Я ставлю корзинку на землю. Он ест, пока не останется совсем немного. Это я тебе и несу. Мне боязно было, что ты меня заругаешь, вот я тебе ничего и не рассказывала.
   Парень говорит:
   — Ладно, матушка, завтра ты отведешь волов на поле, а завтрак я сам понесу.
   — Хорошо, сынок, хорошо,— говорит мать.— Завтра ты положи соху на ярмо (Деревянный сантальский плуг состоит из трех частей: длинного дышла, сочлененного с ним клинообразного лемеха (в лемех может быть вставлена узкая полоска железа до 30 см. длиной) и отходящей сзади от них рукояти. В целом плуг похож на однозубую соху. Влечет его пара волов или буйволов, впряженная в деревянное ярмо. По пути в поле и обратно соха вешается лемехом на ярмо. Обычно она настолько легка, что ее без особого труда может нести на плече или на голове один человек.), а я повяжу повязку на бедра, как у тебя (В рабочий сезон, который приходится на жаркую и влажную пору года, санталы выходят в поле в одной неширокой набедренной повязке. Мужчины и женщины повязывают ее неодинаково. У женщин к тому же обычно имеется второй клочок ткани, прикрывающий плечи и грудь.), и отведу волов в поле.
   — Так, так,— говорит парень.— Последи там за ними, пока я приду.
   — Хорошо, сынок, хорошо,— сказала старуха.— Как прокричат петухи, ты иди запрягать волов, а я состряпаю завтрак. Ты и понесешь его, когда придет время.
   — Хорошо,— сказал сын.
   Вот запряг он быков, как договорено было, и старуха погнала их в поле, а сам Ануа оделся по-женски — повязал один кусок ткани вокруг поясницы, а другим грудь прикрыл — и сложил еду в корзинку. Пришло время завтрак нести, он поставил корзинку на голову (У санталов принято, чтобы мужчины клали ношу на плечо, а женщины на голову.) и пошел. Идет, на палку опирается, словно старуха.
   Вдруг откуда ни возьмись шакал.
   — Поставь еду наземь, бабушка,— говорит,— а то я тебя так укушу, что тут и свалишься.
   Парень корзинку с головы снял, шакал — за еду. Тут Ануа возьми да огрей его своей палкой, так что тот кувырком полетел. Вскочил шакал на ноги и наутек. Кричит на бегу:
   — Ой-ой! Это ведь Ануа! — Потом начал браниться:— Погоди, Ануа, погоди, такой-сякой. Раз ты, негодник, меня побил, я обгажу твой плуг и оботру зад об его рукоять.
   Обругал его шакал такими словами и убежал.
   А парень пришел в поле к матери и рассказал ей все, как было. Посмеялись они оба досыта и погнали волов домой. На другой день Ануа привязал на рукоять сохи бритву.
   Раз ночью шакал прибежал и обгадил соху. Начал тереться задом об рукоять да и порезал себе ягодицы.
   — Ой-ой! — кричит.— Это все Ануа. Это из-за него я порезал себе ягодицы. Ну погоди, Ануа, негодник, я за это у тебя бобы съем.
   Ануа взял и вокруг кольев, по которым бобы вились, натыкал побольше всяких колючек (Из сухих веток колючих кустарников в Индии часто устраивают ограждения вокруг полей, огородов, молодых насаждений. Такая изгородь с торчащими во все стороны длинными загнутыми, словно крючки, шипами труднопреодолима как для животных, так и для людей.). Шакал ночью пришел, полез за бобами и угодил мордой прямо в колючки.
   — Ой-ой! — кричит.— Ну и кусаются бобы у этого Ануа!
   Он так ничего и не съел и на прощанье сказал:
   — Ну, Ануа, ну, негодник, здорово у тебя, такого-сякого, бобы кусаются. Зато кур твоих, негодник, я всех поем. Погоди только до завтра — всех передушу.
   На другой день Ануа взял серп и спрятался с ним в птичьем углу (Санталы обычно не имеют специальных птичников. Для домашней птицы они отводят один из углов своего жилья.). Ночью явился шакал. Вошел в хижину — и прямиком в птичий угол. Потянулся он мордой к курам, а Ануа его острием серпа тук — словно клюнул. Шакал отскочил. Полез снова — и снова на серп. Так и пришлось ему идти восвояси. Вылез он во двор и сказал:
   — Ну, негодные куры этого Ануа, вы меня совсем заклевали, а Ануа сам так подстроил, что я порезал себе ягодицы. Что ж, Ануа, такой-сякой, теперь ты у меня сдохнешь, да — сдохнешь.
   С такой бранью он и ушел прочь.
   Тогда, говорят, Ануа притворился, будто он помер. На другой день его старая мать принялась горевать — это она делала вид, будто горюет,— и пошла с плачем в лес и там причитала. Выскочил к ней шакал.
   — Эй, бабушка,— спрашивает,— ты чего плачешь?
   — Это ты проклял моего сына,— отвечает старуха.— Вот Ануа у меня и помер.
   Тогда шакал говорит:
   — Поделом тебе, поделом, негодник Ануа. Ты меня бил очень больно. Не помри вовремя, ты бы еще пожалел. Ну, бабушка, поминки-то когда будут? (Санталы заимствовали у индуистов обычай сожжения мертвых (раньше они своих покойников хоронили). Несгоревшие кости собираются и спускаются в священную реку Дамодар, после чего в доме покойника устраиваются своего рода поминки — подношение пищи духу покойного и угощение для его родственников и друзей. Цель этих церемоний — знаменовать переход души усопшего в загробный мир и приобщение ее к разряду бонг (духов-покровителей очага, которым приносится жертва в бхитаре).)
   — Нынче,— отвечает старуха.— Нынче вечером я хочу справить поминки. Вот я и пришла тебе сказать. «Ох,— говорю я себе,— я ведь кормила его, словно сына, значит, надо мне его позвать на поминки». Вот, сынок, я так подумала и пришла дать тебе знать. Я сварю рису, сготовлю острой подливы, лепешек напеку. А кому я все это подам, прежде чем самой есть? Раньше, когда он был живой, я сперва кормила его, а после уж ела сама. Теперь, как не стало его, мне не найти места от горя.
   — Не горюй, бабушка,— говорит шакал.— Я тебе буду вместо него. Теперь будешь давать еду первому мне.
   Ладно,— отвечает старуха.— Ну идем.
   — Может, мне лучше попозже, поближе к вечеру — спрашивает шакал.
   — Хорошо. Только приходи обязательно, не обмани,— говорит та.
   — Будь спокойна, не обману.
   Старуха домой, а шакал пошел рыскать по лесу — созывать своих соплеменников. Собралась их целая стая. Под вечер пришли все к дому Ануа.
   Старуха выходит к ним к говорит:
   — Садитесь, сынки, садитесь.
   Сели они, а старуха как начнет причитать:
   — Ой-ой! Помер мой сынок Ануа! Ой-ой! Помер мой сынок Ануа!
   Так, говорят, она причитала. Тут шакал говорит:
   — Не плачь, бабушка. Успокойся, кончай. Хватит плакать. Кто умер, того не воротишь. Кончай плакать. Лучше сготовь нам поесть.
   Ну, она ополоснула горшки, в хижину их унесла, стала огонь разводить. А шакал ее просит:
   — Бабушка, ты бы нас пока привязала, а то мы, неровен час, передеремся.
   — Верно, сынок,— отвечает старуха.— Ты правильно говоришь. Дай-ка я сперва вас всех привяжу.
   Взяла она веревки — чем волов запрягают — и привязала всех шакалов, а того нахального шакала связала крепко-накрепко.
   — Сперва, сынки,— говорит,— я напеку лепешек, и мы сразу их поедим. А рис варится долго, я сготовлю его потом.
   — Ладно! Хорошо! — закричали шакалы.— Только не медли с лепешками.
   Старуха поставила на огонь сковородку и, когда та хорошенько нагрелась, начала на нее водой брызгать. Вода зашипит, а шакал приговаривает:
   — Слышите, ребята, как там вкусно шипит. Ох как нас сейчас угостят!
   Этот нахальный шакал даже подскакивал от нетерпения.
   А Ануа до той поры лежал в бхитаре. Тут он встал потихоньку, отыскал палку, сжал ее покрепче в руке да как выскочит наружу, как примется бить шакалов — только успевай поворачиваться. Шакалы погрызли веревки и разбежались. Один этот нахальный шакал не смог справиться со своими веревками, и Ануа исколотил его до беспамятства, а потом так и оставил валяться во дворе всю ночь до зари.
   Под утро Ануа стащил его вниз к реке на гхат и привязал там к колу, а рядом положил хорошую палку. Тут и пошло: как придет женщина за водой, первым делом угощает шакала палкой. Исколошматили его так, что он весь распух.
   Ночью пришли напиться другие шакалы. Попили и спрашивают:
   — Слушай, ты. Чем это ты кормишься, что так разжирел? На чем можно так раскормиться? Мы вот ничуть не жиреем.
   — Я кормлюсь рисом,— говорит им шакал.— Кто ни придет сюда за водой, всяк несет мне горстку риса.
   — А нам тоже дадут, если нас к колу привязать? — спрашивает один.
   — Дадут, как не дать,— отвечает шакал.— Станут ли всех вас кормить, не скажу, а одному-то непременно дадут. Если не веришь, отвяжи меня, а я привяжу тебя на свое место этой же самой веревкой. Будь спокоен, завтра, едва рассветет, тебя кое-чем угостят.
   Тот шакал обрадовался.
   — Хорошо,— говорит.— Я попробую сделать, как ты говоришь.
   И вправду, сказал он так и отвязал нахального шакала, а сам встал на его место. Наутро, только заря загорелась, он видит: пять женщин спускаются за водой. «Ну,— говорит он сам себе,— пять человек сюда идут. Уж пять-то горстей они принесут. Эх и поем я!» Только успел так подумать, женщины подошли и горшки на землю поставили (Индийские женщины носят воду на голове в глиняных или металлических горшках.). Одна взяла палку да и вытянула его по спине. А за ней все остальные по очереди. Шакалу это пришлось совсем не по вкусу. Начал он прыгать, стал рваться изо всех сил — лишь бы освободиться. А тут подошло еще несколько женщин. Видят, шакал скачет, и принялись бить его снова и снова, пока не забили до смерти.
   А тот нахальный шакал вовремя унес ноги.
   Вот и конец.